Зачем рассматривать и ждать прилива
растерзанного временем воображения?
Здесь все микроскопично, да и на скупость
давно защищены права. На бессердечном
горизонте, упавшем навзничь, лежит
загадочная данность, как негатив доноса
художника на собственную грусть. Я знал
немногих. Одним пришло спасенье
задолго до ненаписанных картин, другие
ждали, когда их предадут, чтоб не мозолить
в присутственных местах глаза успешным.
Художник в графике – ось координат:
по вертикали – Кафки тень, в горизонтальной
плоскости – любви разлука, и точкою отсчёта
служит ноль, такой себе ненужный колобок,
как солнце, но только чёрного, пожалуй, цвета.
Всем ожиданьям вопреки бесстрашие с небес
стекает по водосточным трубам дождей
бесцветных. На свалке мусорной любви
и чернокнижники, и вороны, сюжет графический
без войн и полководцев, одна лишь боль
и щуплый сон из Дюреровских захмелевших
вотчин. Кисть поплавком торчит из банки,
сегодня клёва нет, рисунки вырезали паспарту
из собственной души. А жаждущих понять
всё меньше. В преддверии, где нет дверей,
слюнявым пальчиком грозит обыденность
вождей неукротимых. Нельзя нарисовать мечту.
Художника усталость возможно подковать запоем,
тишиной, но ненадолго. В немой квартире графика
скупая надменнее его непрожитых историй.
Воспоминаний жалкое блужданье, как
в монотипиях зеркальных, стоит, нахохлившись,
на тонких ножках бытия. Сосредоточенность
и злость разгуливают нагишом. Блошиный рынок
мелочей, деталей падших, сюжет бескрайней
пустоты. Как продержаться день, художник
знает, а дальше – всё, тупик. Забиться б в угол
темноты и по проталинам судьбы, по судоходным
этим рекам, доплыть до детства берегов,
но все бумажные кораблики рассвета, увы, стоят
на якоре надежд.