Стерегущий сознанье в шатрах синевы разжигает
костёр у подножья заката. Дальних странствий
бесследно забытая роль затонувшим баркасом
ложится на грунт полусонной отвергнутой тени.
Каждый шаг, как гекзаметр по бескрайним просторам
любви, вслух читает, за строчкою строчку, Киммерии
блаженной напев. Иудейская грусть на библейских
холмах возвращает живущим несбывшийся рай,
отрешённую радость бессонных минут. И пасутся стада
облаков, и гречанка играет на арфе. Псом послушным
у ног горизонта спит глухой Меганом. Не зови, не
услышит. Близорукое солнце добротой награждает
сентябрь. Время пить молодое вино, раздавать
комплименты, и на лунной дорожке, в муравейнике
тьмы заблудиться, испытав фосфорический страх.
Колдовское начало. Приближается ночь к Кара-Дагу.
Одинокая месть леденящей прохладой крадётся.
Это местность утрат, чёрный сад, храм, постигший
видения Баха. Остывающей лавой льются звуки с
вершины горы, и все ужасы грешного мира на лице
Кара-Дага отражаются прописью лет, недописанным
взглядом ветров. Безымянная тайна на витрине
восхода, антикварный салон полувыцветших грёз.
Пляшут волны в задумчивой дымке рассвета.
Распродажа мечты накануне зимы.