Гоголь – небожитель. Его «Мёртвые души» – большое симфоническое произведение. Простотой изложения и глубиной проникновения в суть явлений сродни музыке Моцарта.
В «Мёртвых душах» ни одного положительного героя, но каждый из них вызывает симпатию и улыбку. Они наивны и добродушны. Им удаётся воровать, скупердяйничать и куражиться по-особенному, по-детски. Сквозь призму неправдоподобности сюжета проступают не только души героев романа, но и душа всей Руси.
В литературе Гоголь – Босх и Брейгель в одном лице. Творцы такого масштаба вне времени. Одна линия, один изгиб кисти Модильяни, два-три слова у Гоголя – и портрет готов. Это как у Бетховена в Пятой симфонии. Несколько начальных аккордов – и вся жизнь перед глазами.
Если в «Мёртвых душах» много красок, то «Шинель» монохромна. Здесь не блестящий пушкинский Петербург «Евгения Онегина», а мрачный, безрадостный, серый город, заполненный одиночеством и равнодушием. Он предстаёт, как огромный фантом необъятной боли всех Акакиев Акакиевичей мира. На память приходит «Замок» Кафки. Петербург и Замок – два монстра, испепеляющие человеческие души жестокостью и презрением. Никто до Гоголя так не очеловечивал местность, взращённую на болоте Петром.
Акакий Акакиевич, кто он – изгой, раздавленный пятою времени, или будущий генерал, надменный и бесчувственный? Ведь генерал у Гоголя – тот же Акакий Акакиевич. Как же так? А вот так. Это и есть матушка Россия – с крепостным правом и без. И это уже приговор не отдельному человеку и конкретной эпохе, а эпохам и человечеству.
И наконец, «Ревизор». Если роман «Мёртвые души», по определению автора, поэма, то «Ревизор» – поэма вдвойне. Пьеса представляется мне одним большим стихотворным текстом, наитием, прикосновением к слову Б-жьей милостью
.
Писатель рассматривает русскую душу под микроскопом, препарирует неожиданно, по-гоголевски, и в своей иррациональности абсолютно рационален и достоверен, как и подобает гению.