Авторский сайт Александра Коротко

Где-то в дебрях Молдованки, под небом безгрешным, где звёзды осыпаются летом, как листва осенью, затерялся старенький одесский дворик, самоуверенный и наивный, как мечта, взлелеянная Дюком, отвоевавшим право стоять круглый год на Приморском бульваре и смотреть на море.

 

Жители этого дворика ничем особенно не отличались от обитателей других  дворов, если бы не эта парочка, мама и сын. Вот они выходят из своего дома. Давайте послушаем их разговор.

 

Мама:              Дэ багу́за дэ базэ́? 

Сын:               Базэ́.

Мама:             Бэ мано́та хи?

Сын:               У́ца.

Мама:             Нэ́йцык ду́хиль фо?

Сын:               Лиматы́ка на котэ́?

Мама:             Бо́хиль!

Сын:               Мо́за зуй?

 

Мирная беседа плавно переходит на повышенные тона.

 

Мама:             Зо́га!

Сын:               Гам!!

Мама:             До́ха патэ́ка?!

Сын:               Ко́ца, ко́ца!!

Мама(мягко):            Ла́хи пу.

 

Мама была похожа на грушу, серую бэру, сын – на пожелтевший огурец с пупырышками, растущий на заброшенном огороде. Но прежде чем продолжить наблюдение за нашими героями, предлагаю совершить экскурс в прошлое и настоящее Одессы.

 

В Одессе всегда были, есть и будут три радости: море, город и дворы. Если ты отправишься в город, то обязательно выйдешь к морю. Море – это море, с ним считаются, на нём зарабатывают. Сколько? Кто сколько сможет.

  

Море – ласковое, нежное и беззащитное летом и колючее и раздраженное зимой. С ветрами и криками чаек, оно живёт на вершине нервных окончаний времени, головой уткнувшись в горизонт, не желая признавать повседневное. Море – не витрина и не аквариум. Это Рим, созданный Творцом задолго до появления человека. Море всегда в ожидании тяжёлого неба, свинцовых туч, одинокой фигуры на пустынном берегу.

  

Говоря о море, нельзя не сказать о моряках. Не так давно это была особая каста. Моряков ждали. Моряков любили. С их возвращением город превращался в шикарную барахолку с жевательными резинками и шариковыми ручками, нейлоновыми рубашками и болоньевыми плащами, с «мальборой» и джинсами.

 

Кварталы, где толпятся туристы и где живут настоящие одесситы, это два разных города с междоусобицами и кочевыми набегами коренных жителей. Первый – ленивый и вальяжный, сытый и неспешный в поступках и мыслях, второй – человечный и озлобленный, жизнерадостный и хмурый, отгороженный от преуспевающих надежд неустроенностью и бытом, плачущими детьми и натруженными улочками, болезнями и недомоганием, жаждущий заработать много накануне безденежья. Ох уж эти кануны – надёжные и верные друзья одесситов!

 

И наконец – дворик, он всегда был оплотом материального и пренебрегал духовным, всячески вытравливая его из ветхих жилищ, как травят крыс. И так было всегда, пока не появились Оси и Давиды, которые с утра до вечера пиликали на скрипке. С этого момента дворик превращался в Вавилон, и если бы не скандалы и женщины лёгкого поведения, жильцы бы умерли от тоски и однообразия.

 

Жалкие строения стояли, как правило, полукругом, и дворики напоминали подкову, только не надо говорить «на счастье». Его здесь и без подковы с головой. Они стояли насмерть, плотно прижавшись друг к другу, ох уж эти одноэтажные небоскрёбы! Они, видите ли, держат круговою оборону. От кого? Да от всех сразу, и от времени прежде всего.

 

Теперь вернёмся в наш дворик, чтобы задать маме с сыном один-единственный вопрос: «Вы что, не можете разговаривать нормально?» Когда я решился на это, они стояли друг против друга так, как цифра 6 стоит против цифры 12 на циферблате. Мой вопрос вывел их из состояния равновесия, и они пришли в движение. Мама начала двигаться с такой скоростью, что её голова качалась, как у фарфорового китайского болванчика. В это время сын то подходил ко мне, то отдалялся, словно рассматривал шедевр. Я не знал, как себя вести. Но когда они, взявшись за руки, начали водить вокруг меня хоровод, мне показалось, что земля уходит из-под ног. Так продолжалось минут десять. Всё происходило в полной тишине. Я почувствовал, что вопрос мой оказался неуместным и бестактным. Они не понимали, как объяснить мне философию их образа жизни, поэтому и возник танец. Только я подумал об этом, как мама заговорила на знакомом мне языке.

 

«Мы не придумываем слова, мы придумываем смыслы и выражаем себя в звуках, созвучиях, извлекая из подсознания наши чувства и ощущения, и прекрасно понимаем друг друга. С каждым таким диалогом наш слух становится изысканнее, он, как камертон, настраивает души, а не загоняет нас обыденной речью в прокрустово ложе однообразной и монотонной жизни. Сейчас мы готовимся к выходу в город так, словно мы отправляемся в кругосветное путешествие. Мы – неутомимые романтики, и кто из нас Дон Кихот, а кто Санчо Панса – не всё ли равно. Мы идём открывать миры, которые со времён Адама живут в нас. Для этого не надо много денег, они вообще не нужны, так как не нужны ни другие страны, ни другие города».

 

Я видел, как оживают глаза этой немолодой женщины, как преображается её лицо. А чуть поодаль стоял сын и улыбался.

 

Её губы подарили мне слепок последнего «прощай», и снова я услышал знакомое нагромождение звуков. На их лицах появились прежние маски, и они не спеша отправились в город на поиски Дульсинеи.