Ночи без неба. На растяжке ветров, словно канатоходец над пропастью ГУЛАГа, покачивается стол с водкой в гранёном стакане Колымы.
Свеча луны прикасается щекой к замурованному в лёд тюремному окну и греет сны Стуса, парящие над рідною ненькою Україною.
А вот и свастики паук, забился в угол Колымы и ловит в свои сети тени неокрепших зэков.
Земли наждачный круг шлифует душу и перо поэта, на этой круговерти циферблата считает время позвонки минут и склеивает дни и годы в один протяжный вой, здесь нет других напевов и быть не может.
Сопки Магадана – двугорбые верблюды застыли надзирателями в позе лотоса над вечным бесправием этого края.
Сон Стуса, как облако, как остров, повис над бездушной мерзлотой.
И ты корил свои виденья, и фата-морганой закат багровел, она плыла в твои объятья и за руки держала сына, ты знал, она не доплывёт и не сводил глаз с корабля. Зачем она сказала: «Вернись, я ждать не в силах больше»? И осы её слов так больно жалили тебя, что ты едва держался на ногах.
Чей голос слышишь ты, неужто свой: «Ну здравствуй, улочка моя, ну здравствуй, дом»? Но дом молчит, твой дом оглох, твой дом ослеп, твой дом не узнаёт тебя, лишь скрип крыльца его страданья выдаёт.
Тюремная баланда дней, как белка в колесе, грызёт кедровые орехи твоих глаз, но слёзы красные, сухие алеют над заревом твоей судьбы и не дают любовь убить.
Васыль, ты кто? Я – это я, и я – Отчизна, я – мой народ, и не сломить меня, его и нас, пока мы верою живём.
