Какие судьбы общие с немецкими корнями слов — твоя и палачей по обе стороны мерцающего Ада. Они учили нас с арийской педантичностью копать могилы в небесах — какая нежная забота! — чтоб не было там тесно нам. На пальцах надзирателей — твои глаза, они носили их, как перстни, сентиментально очаровывая смерть.
Твоих восторгов сад жил от весны любви до нового цветенья, ты думал, это защитит, спасёт от гетто воспоминаний, но от иллюзий лекарства нет, и память уже ищейкой берёт твой след, идёт шаг в шаг.
Твои слова — «песнь песней» вечного изгнанья, псалмы Давида в них горят с такой отчаянной и громогласной силой, что плавится песок пустыни, познавшей Моисея, когда он иудеев выводил из рабства духовного в Египте в Эрец-Исраэль, текущий молоком и мёдом.
И пепельные волосы прекрасной Суламифь — лишь слепок, отголосок, связующие нити твоих строк с руками матерей, к груди прижавших своих детей. Они объятьями спасали их из камер газовых и струйкой бестелесной дыма вели на небо под пристальным вниманием твоих заговорённых слёз.
Ты ночь предвосхитил, и жизнь твоя, как стеарин, стекала на прозаическое время и останавливала сердцебиение ещё не прожитых событий. Но боль в твоих зрачках росла, слоилась, множилась и отражалась в печах заката, не оставляя места Б-жественной душе не только в твоей груди, но даже на земле, и Он забрал, вернул её Себе по праву.
Я знаю, там тебе сегодня живётся, дышится легко, так завершилось восхождение, твоя земная алия к Престолу Славы, а жизнь минувшая — всего лишь миг, мгновение, песчинка в часах песочных бытия.
С кем можно гения сравнить? С таким же гением, как ты. Вы родственные души — ты и Кафка. Себя вы изменить не в силах были, но мир вы изменили навсегда, он после вас не просто стал другим, вы обезглавили его гордыню и дали смысл иной, загадочный, словам. И в вашей недосказанности столько тайн, что можно строить тишину и возводить мосты из будущего в поднебесье.
Есть счастье жить безбуднично под покровительством твоих поэзий, ведущих в мир вечности за гранью неживого, где жизнь и крылья обретает, и блаженство.
Я вижу маму — твою, свою, и мир во мне становится другим, теплее слышится, теплее видится, и ночи беглые любуются рассветами с росой, звенящей под солнцем молодым.