The wonderful poet delivered his new poems to Gordon Boulevard
НЕБО, СДАВАЙСЯ
После всего, что с нами произошло, осталось только сказать небу: руки за голову солнца, и – сдавайся! Пусть весь мир увидит, что ты из себя представляешь.
А небо, что небо? Смотрит наивными голубыми глазами и не понимает,зачем всё это. Действительно, зачем всё это? Сколько жизней надо прожить, чтобы осознать всю бессмыслицу происходящего. У войны нет победителей, но есть проигравшие, есть пострадавшие, и самое страшное – есть убитые.
Когда ты посягаешь на чужую жизнь, ты лишаешь будущего собственную душу. А как без будущего, как без веры, в чем же тогда смысл существования на земле? Неужто в самоутверждении, в рейтинге, этом бумажном кораблике, который бежит по проталинам времени в никуда, а кто-то думает, что он плывёт к славе.
У славы нет берегов, нет своей гавани, нет пристани, она, как облако, скрывается за тучами забвения. А что дальше? Ничего, пустота, одиночество и – оправдание своих поступков, которым нет оправдания.
Что же произошло с нами? С кем – с нами? Я думаю, со всеми, не только с моей страной.
Неужто мир движется к апокалипсису, к своему ледниковому периоду? Я удивляюсь, что приходит весна, зеленеют деревья… А может, это обман, и мне только кажется, а на самом деле всё погружается во тьму?
В начале было слово. Что же будет в конце? Когда-то было принято говорить: в конце тоннеля будет свет, но тоннель-то не кончается, а мы продолжаем строить всё новые и новые. Мы не поднимаемся ввысь, мы падаем вниз, мы не там ищем свет. Свет не в конце тоннеля, он – над ним.
Кто-то скажет: но это же воля народа. С народом надо не заигрывать, к народу надо прислушиваться и делать его жизнь лучше, а самого человека добрее.
Как выйти на этот путь? Да очень просто – отказаться от старого. Неужто это возможно? Конечно, возможно. Тем более, если поверить в это невозможно. А поверить придётся.
Киев, июнь 2014
* * *
Кровосмешение эпох.
Слезой мгновенье покатилось,
бой барабанов, мир оглох,
война коварная взбесилась.
И кажется, что жизнь прошла,
остановилась, поглупела,
воспоминания зола
легла на сердца неумело.
Но снег и яблоневый цвет
летят в тумане птицей белой,
и солнце смотрит им вослед,
мир согревая жарким телом.
И пробивается листва,
рассветы дышат полной грудью,
земли кружится голова,
и счастливы простые люди.
* * *
Дай в глаза посмотреть,
а потом уходи.
Впереди только смерть,
кровь уже позади.
Беззащитная жизнь,
воздух пленный молчит.
Ты нам правду скажи –
кто твои палачи.
Под прицелом весна,
спит в патроннике день,
смотрит ночь из окна
на убитую тень.
Скрытых истин пароль,
он с бедою знаком.
Замурована боль
в каждом сердце людском.
* * *
Реальность – блеф. Воспоминаний драма,
заноза памяти, непрошеная роль…
В суфлёрской будке, как в преддверье храма,
звучит с надрывом неземная боль.
А может, это отголоски ада?
Воображенье, брось, уйди, не подходи!
Дождь барабанит чёрной каплей яда,
и стынет кровь, и бездна впереди.
Минуты ртутью, словно черти, скачут,
и бьют затравленные сто колоколов,
зрачки ночей с бессонницей судачат
в безмолвной мышеловке слов.
Но беспощадно небо солнечного света,
любовь всегда с ним заодно.
Ты думаешь, что жизни песня спета?
Не верь, иди и распахни окно.
* * *
Разъярённый питомник ума
носит голову в котелке,
и походная нервная тьма
стынет баржей на сонной реке.
И суставы весны болят,
ночь скрипит ледоходом рассвета,
и дождей заколоченный ряд
прячет в небе звезду от людского навета.
В неуютном веселье царят
отголосками правды ветра-невидимки,
то ли вовсе молчат, то ли так говорят,
с тишиной бессловесной в обнимку.
С парапета заката упала гроза
и змеёй проползла, и ужалила в сердце,
солнцем, красным от боли, скатилась слеза
на холодную землю в надежде согреться.
* * *
Ночи чёрная икра
по крупицам ждёт рассвета,
жизни бедная игра,
медной родины монета,
на ребро упала – фарт –
не орлом, не скудной решкой,
нет в колоде больше карт,
значит, будут ложь и слежка.
И закрутится земля
под ногами, как рулетка,
то ли ноль, то ли петля
выпадет уставшей меткой,
и бревенчатые дни
встретят зимнее застолье,
и бенгальские огни
загорятся красной солью.
* * *
Пора нам победить друг друга,
все игры по боку теперь.
Не обойтись войне без юга,
весна затравлена, как зверь.
Не мы одни, весь мир в засаде,
но будут убивать сейчас,
во имя власти, страха ради,
в назначенный для смерти час.
Чужая боль для них лишь малость,
букашка, одуванчик, пыль.
Приказано оставить жалость,
и пусть кричит степной ковыль.
Прижала мать к груди ребёнка,
не хочет верить в этот ад.
Жизнь, отведи её в сторонку
на пять, на десять лет назад.
* * *
С кровавого порога
и дальше – по судьбе
раскаянья дорога
уже зовёт к себе.
Путь не простой, не яркий
без сцены и без клятв,
не раздают подарки,
софиты не горят.
Шумихи нет и славы,
восторгов гаснет свет,
ни левых нет ни правых,
ни яростных побед.
Лишь снов слепых усталость
на пепелище грёз,
да в жизни скудной малость
осиротевших слёз.
* * *
Проездом из ночи в рассвет
цыганским весенним бароном
я с памятью медных монет
прощаюсь гастрольным поклоном,
с афишами дней на руках,
с подборкой дождей в Литгазете,
с натурщицей снов в облаках –
и деньги и песни на ветер.
Пятак полнолунья плачу
за очередь бед в лихолетье,
я щёлкаю жизнь, я лечу
из прошлого – в это столетье.
Затравлена тень на снегу.
Чернильным пером скорописца
пишу, что ещё я могу,
ах да, задушевно проститься.
* * *
Беглой строчкой,
скуластой и строгой,
как по грядкам весны,
убегаю заочно
не заученным слогом
из захваченной стороны.
Всё что найдено и потеряно –
оставляю друзьям,
с нашей дружбой растерянной,
неподвластной словам,
расстаюсь незатейливо,
без особых хлопот,
так осеннее дерево
сквозь листвы ледоход
клонит ветры прощальные
к долу зимних примет
вечерами сакральными,
где в помине нас нет.
* * *
Далеко за оградой зимы
тишиною обглодано время,
выплывает корабль из тьмы,
и щебечет весеннее племя.
Ночь вплетает в рассвет пенье птиц,
розу майскую носит в петлице
дней, прошитых быльём небылиц
нервной дрожью в зелёной столице.
Прорастает любовь сквозь года,
Дама пик прячет сердце в колоде
и берёт в плен судьбу и её города,
тают айсберги глаз на свободе.
Распускаются гроздья сирени,
покушаются на синеву,
неподкупная нежность сомнений
застилает росою траву.
* * *
Приглушённая правда ночей,
тишины придорожная весть,
рук холодных уставший ручей
в нашем доме по имени здесь.
Белых клавиш к рассвету не счесть,
обрывается нота прощай,
это музыки нежная месть
прикоснулась к душе невзначай.
Заблудилась зимы канитель,
расплела косы снежных полей,
стелет роза ветров нам постель,
догорают костры тополей.
Отрешённой судьбы карамболь –
заигралась луна медуница,
и лавиной сошла наша боль,
обнажив просветлённые лица.
СТЕАРИНОВЫЙ ДОЖДЬ
I
С родины жизни на родину смерти
за доли секунд, за крупицы мгновений
с билетом «прощайте» в чёрном конверте,
с надеждой на память иных поколений,
без провожатых, вокзала и трапа,
без расставаний и нежных объятий,
а дождь стеариновый капал и капал
на женские руки, на летние платья.
Марш доиграют звёзд медные трубы,
с первых аккордов прощальный, надрывный,
лишь небо безмолвное, стиснувши зубы,
прошепчет упрямо: ребята, вы живы,
давайте пробьёмся сквозь судеб изгибы,
покуда рассвет с горделивой осанкой
склонился над домом плакучею ивой,
ещё не окрепшею тенью подранка.
II
Не верю, что вы пали духом,
жизнь пролетела, не прошла,
земля и небо стали пухом,
развеялась ночная мгла
Нет больше взлётной полосы,
посадочная смотрит в небо,
и ангельская соль росы
отныне будет вашим хлебом.
А на земле как на земле –
война, рассветы и закаты
и в огненном цвету, в котле,
минут убийственных солдаты.
У времени нет больше сил
тянуть потерь тяжёлый воз
и мимо проходить могил
без сожаления и слёз