Поэмы

Чужой город не греет душу, но радует глаз. Ты 
доискиваешься библейской правды в очертании улиц, 
в рельефе богослужений, музейном воздухе веков в 
растерянной походке близоруких облаков, скрывающих 
всю правду о Вавилонской башне солнца, которая с минуты 
на минуту упадёт, и языки смешает ветер, и принесёт 
непонимание народам как наказание за непокорный нрав, 
за чужеродную гордыню. Не строят на руинах ветра храм. 
И время, как непослушное дитя, похоже, наигралось, домой 
торопит в края непрошеных невзгод. Пора – призыв или 
отчаянью награда? У притяжения есть свой неповторимый 
сон, блуждающая в сердце память, туманное наследие 
предчувствий и утрат, оно-то и зовёт тебя в священный
город, и как тут не понять, что нет разгадки этой тайны, 
на то она и тайна на всю оставшуюся жизнь.

У прозы жизни продолговатое, изъеденное оспою лицо 
сомнений, она нехотя переворачивает страницы ветхих 
эпох, покусывает ногти истории, чтобы не впивались 
длинными руками ветров в чёрные зрачки присутственных 
ночей. Город спит. Не верю. Ни ему, ни горожанам некуда 
деться. Они стоят напротив друг друга, как на поле битвы. 
Прерывистое дыхание наполняет воздух конницами 
ожидания. Неужто всё начнётся без Голиафа и Давида? 
Обязательно начнётся. Кто-то выкрикнул из толпы: «В 
пустыне снова горит и не сгорает терновник!», и человек 
по имени Моисей вдруг произнёс: «Пойду-ка посмотрю 
на это чудо». 

Настроиться на тишину, на диалог молчанья с небом, забыть 
себя, движеньем неприметных губ вплести желания души, 
связующие нити слов, и обрести благословенное дыханье, 
и на незримой высоте увидеть свет, пока полуденное солнце 
не развенчало свежесть утра и дней насущных суета под 
взглядом пристальным забот не унесла в потоке дел щемящее 
начало веры. За возвращением стоит пора, вторая половина 
жизни минут, часов неукротимых, когда увиденное обретает 
власть и не даёт твоим шагам уснуть, и ты идёшь по древним 
мостовым, как соглядатай, не озираясь, не вспоминая о Египте,
чтоб дух Иосифа случайно не спугнуть.

На самом деле всё не так. И нет того в помине, что 
видишь наяву. А видишь ты, что Б-г послал. Неужто всё 
обман, иллюзия, предтеча будущих событий, и неба 
бдительный экран на всю оставшуюся жизнь? Но муравья 
ты этим в пропасть не загонишь, а если и загонишь, он всё 
равно не упадёт. Так кто здесь муравей? Похоже, что душа. 
Нелепая история. Возможно, но правда не терпит 
равноправия. Сокрытое оставил Он себе и посвящённым 
дал немного корма. Так где ж они, провидцы, праведники, 
мудрецы, пророки наконец? Средь нас, в толпе, незримые 
и ростом чуть выше ангелов. Да ты всмотрись. Куда? 
Конечно же в себя, ведь больше некуда смотреть.

Полузабытая, нетронутая жизнь с гранатовыми косточками 
дней и кожурою вечеров, подсвеченных усталыми 
кварталами рассветов, спешащих в синагоги и мечети 
по разным улицам сознания вдоль островов, святынь 
прощёных христианских. Не замечать друг друга, жить в 
мире обособленных идей и придавать им силу духа – не 
привилегия, а право, корнями уходящее за горизонт истории, 
у каждого своей, с одним лишь «но». 
Теперь ты здесь, на Храмовой горе, ты приобщён, твой путь 
очерчен свободой выбора, которой нет и быть не может, и 
слава Б-гу.

Мысли, словно белки, щёлкают орешки ожидания в 
предвкушении событий и бьют по загривку расстояния, 
потому что мы летим, мы едем, мы идём. На первых 
порах ноги вразлёт, спешат, торопятся, бегут в разные 
стороны воплощённого разочарования, усталости, 
примкнувшей к монотонному подражанию любопытных 
глаз, чёрных и серых голубей, живущих на площадях 
однообразных будней под фонарями звёзд. Встреча с 
белокаменной прозой, с верлибром захваченного 
врасплох дыхания, с городом, отрицающем реальность, 
посаженную на цепь времени. Кто твой хозяин? Почему 
Он не выводит тебя за ограду доступного, в небесные 
луга, где пасутся отары пророческих сновидений?
Храм, как Мессия, как остановка в пустыне веры, как 
перевоплощение бытия, стоит за кулисами вечности и 
ждёт, когда начнётся возрождение духовной жизни.