Михаил Назаренко
(публикуется в сокращении)
Я шел по одноногой улице на встречу с поэтом Александром Коротко и смотрел на окружающий мир словно впервые. Люди были, будто вещи, разбросанные как попало. Одни вели жизнь тоскливую, монотонную, без падежей, другие довольствовались чувственной пантомимой, лелея иллюзорную пыль понимания. А у иных душа успокоилась, для них наступило пятое время года.
В клетке на окне я увидел мертвого попугая, а в руке гадалки – мертвую руку незнакомца. Услышал: старик с лицом, как прерванный рассказ, произносил загадочные фразы, словно телеграфировал Господу Богу: «Мы все здесь на птичьих правах. Мы живые мишени наших собственных целей. Время постриглось в монахи. Настоящее капризней с каждым днем. Безумием казнили мы эпоху». Ответ старику странным образом прозвучал и во мне: «Лучше догадываться, чем знать. Если идти прямо, не сворачивая, попадешь в рай. Кто внемлет рассудку, тот веры не знает. Не трогайте небо руками».
Уставшая душа города обретала форму тумана. Я остановился посреди улицы. Господи, что со мной? Неужели мир обитает только в нашем воображении? Пришла успокоительная мысль: «Какое счастье, что невозможно ничего начать сначала!».
Эту миниатюру я сотворил из поэтических строк и образов, сочиненных киевским поэтом Александром Коротко. Он также прозаик (написал удивительную, вне жанра, вещь «Лунный мальчик», вышедшую в этом году), драматург (в Театре на Подоле поставлен спектакль по мотивам его поэзии «Квартал небожителей»), поэт-песенник (в соавторстве с композитором Инной Пушкарь выпустил компакт-диск «Люди не боги»). Помимо этого, вышел компакт-диск «Вдоль тишины», где стихи поэта блестяще исполнил народный артист России Сергей Юрский. Произведения нашего земляка переведены на украинский, английский, польский, хорватский, греческий языки, сейчас готовится французское издание.
Вот как оценивают поэта известные творческие личности. Андрей Вознесенский о «Заре навстречу»: «Поэма написана художником… И чем богаче собственное воображение, тем больше ты поймешь и откроешь». Андрей Битов о «Лунном мальчике»: «Проза Коротко принадлежит поэту… Она опровергает все разговоры о гибели литературы, как цивилизации, как культуры». Павло Загребельный: «Незвичайність, я б сказав, унікальність поезії Олександра Коротка – в її майже граничній матеріальності». Сергей Юрский: «Поэт он редкостный, высокой ноты… Лучший из всех».
Я же, прочитав книги Коротко, был поражен его «недоступным для слишком многих уровнем духовного существования» (выражение Иосифа Бродского).
Я позвонил ему и сказал, что он дописался до гениальности, что «Заре навстречу» – шедевр, а «Лунный мальчик» – нечто из ряда вон выходящее. И добавил, что меня его поэзия вывела из состояния мрачной духовной запущенности, в которой я пребывал в последнее время, дала импульс к жизни.
– Сегодня вообще-то понедельник. Можно было перенести встречу и на другой день…
– Нет, меня это не смущает. Я не суеверен.
…У меня нет ни минуты свободной, я нахожусь в жутком цейтноте. То есть такое сумасшедшее наполнение, такая сумасшедшая концентрация! Не жду вдохновения, сажусь и работаю. А если есть вдохновение, тогда просто скорость быстрее. Я веду замкнутый образ жизни. До сих пор не знаю, где находится Союз писателей Украины, где это здание. Я там ни разу не был. Настоящий художник должен быть вне этого и жить в большом городе, как в пустыне. Чтобы слышать ритм, пульс этого города, сердце каждого движущегося в нем. А если он пребывает в гуще событий и не отстранен, то создание настоящего, большого будет для него проблематично. Надо идти на ментальную самоизоляцию, то есть возвращаться к своим генетическим корням. Для меня это иудаизм. Яркий пример такого творчества – Марк Шагал, который иврит и идиш эмоционально передал красками. Он разговаривал красками! И создал космос.
– Ты многих раздражал (как сейчас – не знаю).
– Наверное, всякая личность раздражает. Но я думаю, что сейчас раздражаю меньше. Я практически нигде не появляюсь.
– Все равно: впечатляющие книги, диски, сборники стихов, изданные здесь и за рубежом, – это, несомненно, вызывает ревностные чувства. Ну не захотят это признать сразу!
– Мы должны отдавать себе отчет в том, что мало-мальски значительное произведение всегда опережает время. У каждого своя, так сказать, линейка или метр, которым он измеряет это расстояние. Но есть творец и есть его произведения. Давайте говорить о произведениях, при чем тут то, что он кого-то чем-то раздражает? Так или нет? Творческим людям всегда тяжело жилось. Но если идешь на поводу, ты же ничего не создашь.
– Когда мы были молодыми, я иногда одергивал свою жену: «Да перестань ты высказываться в чей-то адрес». А она говорила: «У себя на кухне я могу говорить все, что хочу»…
– Мы все перед Господом Богом как на ладони, и где бы мы ни находились, Он все видит. К тому же слово материально…
– То есть человек, которого за глаза упоминают недобрым словом, все это чувствует на каком-то уровне?
– Безусловно. Страдают три участника этого процесса: тот, кто говорит, тот, о ком говорят, и тот, кто слушает. Поскольку ты затронул эту тему, хочу привести высказывание французского философа Паскаля: «В мире осталось бы немного друзей, если бы каждый из них узнал, что его друг говорит о нем, когда его нет рядом». Я не хочу постулировать, потому что взрослею и не имею права быть категоричным, но все очень просто. Человеку нужно учиться: первое — не злословить, второе – удаляться от зла и третье — творить добро. Если ты не будешь злословить, проявишь этим интеллектуальное рыцарство, интеллектуальное благородство. Потому что, мне кажется, мы боремся все-таки не с внешними обстоятельствами, а с собой. Максимально быть требовательным к себе и искать в других только добро. Это лечит прежде всего тебя самого.
– Как ты преодолеваешь это в себе? Ведь хочется иногда о ком-то сказать очень резко?
– Конечно, хочется. И порой высказываюсь. А потом жалею. Сейчас стараюсь говорить все меньше. И детей своих учу. Я много обижался, много обижал. Мы очень серьезно и сильно грешны. Но в том-то и сила веры, что она позволяет раскаяться и изменить прошлое и настоящее. Это иллюзия, когда думают, что время движется из прошлого в настоящее и будущее. На мой взгляд, оно движется по кругу…
И вообще, мы не должны позволять времени себя ограбить. У нас есть огромные духовные ценности, накопленные в прошлой жизни. И чем больше мы их приумножаем и удерживаем, тем качественнее наше проживание. Потому что жизнь – это движение!
Без преодоления, без сопротивления, я убежден, она не имеет никакого смысла. Если ты в данную конкретную минуту не стал лучше, ты обязательно стал хуже! Как Высоцкий пел: «Счетчик щелкает», да? Тут интересная такая вещь. Художник фактически ведет постоянно диалог внутри себя по горизонтали. А по вертикали он общается с Господом Богом. И если кто-то из творцов говорит, что он был неверующим, когда что-то создавал, то он обманывает себя. Он даже сам не знал, что верил. Если не присутствует Всевышний, ничего настоящего не получится.
Не надо сеять иллюзий. Нам дана свобода выбора. Вот вниз по течению плывут рыбы. И если среди них есть мертвая, она плывет с такой же скоростью, как и живая. Ты не обращал внимания? То есть вниз по течению плыть может каждый.
Формула очень простая: только преодоление! А это борьба с самим собой. Испытание страданием. Оно возвышает. Его преодолеть легче, чем испытание счастьем, которое делает наше тело и душу тучными. Мы становимся самовлюбленными, надменными, порой циничными. Теряем критику.
– Как-то ты сказал, что когда поэту за 50 лет, ему очень трудно творить. Ты уже перешагнул этот рубеж (Александр Шимонович Коротко родился 29 августа 1952 года).
– Я просто говорил, что, по утверждению маститых художников, в 50 лет поэты заканчиваются. Если мне не изменяет память, это отмечали Иосиф Бродский, Томас Элиот, Уистен Оден… Я с поэзией пока не заканчиваю, но не случайно начал писать прозу. Это не трагедия, а этап. Надо соответствовать своему возрасту.
– Ты выглядишь моложе своих лет.
– Слава Богу. Но бывает по-разному. Иногда просыпаюсь, смотрю на себя в зеркало и чудится, что мне все 70! Но все дело в том, что говоришь себе: ты не настолько хорош, как тебе кажется, а мир не настолько плох, как ты о нем думаешь. Не надо завидовать. Не надо себя сравнивать с кем-то. Мы очень многое проигрываем, когда начинаем сравнивать. Кто-то мне сказал: «Ты смотришь на мир одной парой глаз, а мир смотрит на тебя сотней тысяч. Не бойся этих прожекторов».
Самое прекрасное – быть самим собой. Не стараться быть выше. Красивее. Подтянутее, мускулистее. Должно быть постоянное бодрствование души, она не должна спать. В духовном мире нет конечных остановок. Эта земная жизнь очень быстротечна, мы смертны. На каком-то этапе все вспоминают слова царя Шломо, или, как говорят в миру, царя Соломона: «Все суета сует и тщетная ловля ветра».
– Не рано ли ты начал предаваться таким размышлениям?
Как это «рано»? Я думаю, что нет. У меня есть неплохое стихотворение о смерти, называется «Заброшенный сад», оно нигде не напечатано:
На земле есть сад, заброшен он и пуст. Там давно никто
не обитает. Как узнать, насколько было сладким яблоко
на вкус в том далеком и забытом рае? На земле есть жизнь
с восхода до заката, разноцветными желаньями греша.
На земле есть смерть, она не виновата. Просто ходит
по земле, в затылок нам дыша.
– Ты не боишься смерти?
Выдающийся цадик (праведник) Нахман сказал: «Для меня умереть – все равно что перейти из одной комнаты в другую». Не надо бояться смерти, это просто качественное изменение. И как оно произойдет, будет зависеть от того, как работала твоя душа, чем она наполнена.
– Ты представляешь себе загробную жизнь?
И там тоже жизнь… Есть такая притча в иудаизме. Один очень богатый человек заболел и уже умирал. Ему сказали, что есть праведник, который людей излечивает. И вот богач к нему приехал с караваном, груженным сокровищами. Видит: сидит праведник в простой лачуге, нищета полная! Тот его исцелил. «Что тебе дать? – спросил богач. – Дворец? Золото? Проси все, что хочешь!». Праведник спокойно сказал: «Мне ничего не надо». – «Как не надо?! – вскричал богач. – У тебя же ничего нет!». А праведник говорит: «Так я здесь временно. Все мои дворцы, все мое золото, все мое счастье – там». И показал пальцем на небо.
– Одиночество никогда не тяготит?
– Я уже говорил: художник не может не быть одиноким. Потому что все – внутри, все – оттуда. Надо постоянно погружаться в себя, только в себя, чтобы быть прежде всего интересным самому себе. А если ты, находясь наедине с собой, не знаешь, куда бежать, чем заняться, – это тебе маленький приговор: ты еще не зрелый человек.
…Я не знаю своего читателя. Есть круг близких и знакомых, я могу их назвать поименно. Им нужна моя поэзия, они ею восторгаются. Но это ни о чем не говорит, это может быть субъективно. Если нравится – слава Богу. Но ахи-охи меня как-то не интересуют. Это же относится к моим песням, особенно к тем, которые написаны с композитором Инной Пушкарь. Знаешь, сколько мы написали? Более 60-ти! А на компакт-диске вышло всего 12.
Инна Пушкарь очень талантлива. Она очень сильная личность и, думаю, может служить примером для многих. Как преодолевать трудности, как бороться с внешними и внутренними обстоятельствами, с собой. Она проживает очень сложную, потрясающую жизнь. В своем творчестве она не фальшивит.
Я считаю, что наши песни ничем не уступают тому, что делает в Америке Билли Джоэл. Мы сильнее Стинга. Наш уровень – это Элтон Джон. Придет время, и будет модно то, что сейчас делаем мы. Я в этом не сомневаюсь. Это может быть через два года, может, через семь с половиной лет, а может, через 100. Наверное, меня уже не будет. Я буду сидеть на облаке, болтать ножками и смотреть, как читают мои книжки. Что-то подскажу кому-нибудь, поясню.
– Твои впечатления о Сергее Юрском?
– Я преклоняюсь перед этим человеком, вблизи он выглядит еще моложе, чем на расстоянии. Это большая творческая единица. Он соприкасался с гигантами – с Евстигнеевым, с гениальным Смоктуновским… Мы очень тесно общались, я ему задавал вопросы: «А вот Евстигнеев был трепетным?». – «Нет». – «А Смоктуновский?». – «Нет, – говорит, – он был циник».
– Юрский был озадачен твоими стихами. Он не мог себе объяснить – откуда это взялось? Спрашивал, не было ли у тебя в жизни трагического события, надлома. Ты ответил: «Нет, не было…»
– Да, он так говорил. Юрский отталкивался от своих собственных ощущений и, может быть, от стереотипа. Как он, допустим, пришел в театр? Как он себя выражает? И он искал, а я ему не давал ответа. Я специально не говорил. Кое-что я, конечно, мог бы приоткрыть, просто еще не пришло время. Могу сказать, что в основе всякого творчества лежит страдание. Но я нигде в детстве не ударился головой, слава Богу.
– Цитирую твое стихотворение «Из детства»: «В той жизни, тихой и доброй, были две сказки: бабушка и улица… Тогда я еще не знал, что смерть – это правда с изможденным от страданий лицом»…
– Детство – сумасшедшее энергетическое состояние, из которого я не выхожу. Это сильнейший допинг! Все мы из детства. У меня такое ощущение, что вот сейчас я проснусь и окажется, что вся моя жизнь – это сон, что ее вовсе не было. Будет опять домик в Коростене, где я родился и жил с бабушкой. И будут трещать поленья в раскаленной докрасна печи. А на Новый год поставят в доме елку и повесят на нее райские яблочки, конфеты «Тузик» и «Белочку», я стану к ней подходить и тихонько их срывать.
Для меня детство – это дворик, где я со своим другом Левой Крижневым (наши дома стояли рядом) делали «секрет»: зарывали цветы летом под стеклышко, чтобы потом зимой раскрыть, отыскать.
Я был маленький, когда учился ездить на велосипеде. До педалей не доставал, залезал ногой под раму. И не умел с него слезть. Что я делал? Ехал вдоль забора, терся о него, так тормозил и падал на песок.
…Очень сильное воспоминание – когда я с бабушкой ходил на базар. Нельзя было в семье резать куриц, и мы относили их к шойхеду, который отрубал им голову. Стоит очередь. Горы куриных перьев…
– Что для тебя Киев – город, в котором ты живешь, как в пустыне?
– А что Киев? Намоленное место.
– Оно-то намоленное, но почему-то творческие люди при малейшей возможности бегут отсюда как проклятые. Сколько примеров!
– Да. Я смотрел по телевизору передачу: Дмитрий Гордон брал интервью у Романа Виктюка. И Виктюк говорит: «Кем бы я был, если бы не уехал из Львова?». Многие, конечно, уезжают. Если не ошибаюсь, Гоголь сказал: «Чем дальше твой письменный стол от родины, тем ты лучше напишешь».
– По-моему, ты становишься исключением…
– Я над этим не задумывался в последнее время. Правильно, уезжают… Кстати, в «Лунном мальчике» концовка не случайна: «И та страна, что родиной зовется, прошла, как туча, стороной»…
Я уже говорил о моем родном Коростене. Я часто туда приезжаю. Смотрю на полуразвалившийся домик возле базарной площади, хожу по узкой дорожке к речке Уж… И все меня волнует. Это для меня – родина. Родина – это воздух. Я его мажу на хлеб и кушаю. Родина – там, где тебе комфортно. Но я думаю, что об этом не надо много кричать. Патриотизм нельзя перенести на бумагу, на транспаранты, в президиумы.
– У Бродского в стихах встречаются матерные слова:
Вещь можно грохнуть, сжечь, распотрошить, сломать. Бросить.
При этом вещь не крикнет: «Ебена мать!».
– Да, он любил это дело. Так что?
– А ты не допускаешь?
– Я исключаю, просто мое нутро это отвергает. Что бы я ни сказал о нем, Бродский останется Бродским. Я им увлекался, читал сотни раз. Но для меня он не есть гениальный поэт, а – гениальный культуролог. За одно только эссе, посвященное стихотворению Цветаевой на смерть Рильке, он достоин трех Нобелевских премий.
Я знаю, что у тебя две дочери – Женя и Аня. Какая из них только что поздоровалась и прошла мимо?
– Александр: – Женя, младшая.
– А внука как зовут?
Александр: – Давид. Когда его спрашивают, чем занимается его дедушка, он отвечает: «Дедушка работает евреем». Начал как-то сочинять. Подходит и говорит: «Ух ты, нелегкая это работа – писать стихи».
Писать стихи очень сложно, это огромный труд. Поэзия – чистый продукт, субстанция, то, что нельзя пересказать в прозе. Проза – это когда идет пехота, а поэзия – когда летят сверхзвуковые самолеты.
Мне интересно жить. Я считаю себя счастливым человеком – со всеми своими страданиями, переживаниями, эмоциями. Не надо ждать от жизни чуда. Вот на сегодняшний день наша встреча – это чудо. Чудо уже то, что мы живем на этой земле…