Сергей Папета


У тайны повторений нет.

Этой строкой заканчивается один из поэтических сборников Александра Коротко. Она же вполне может послужить эпиграфом к творчеству любого настоящего мастера, в том числе и самого автора этой фразы.

Новая книга Александра Коротко «Транскрипция мысли» – своеобразный опыт соавторства современного поэта с трагически погибшим в начале прошлого века художником Михаилом Казасом. Эту необычную встречу поэт словно предвидел заранее, еще не зная о существовании художника.

Предсказание как молитва.
На рассвете меня навещай…

Дар пророчества издревле считается естественной способностью поэтической души. Правда, у поэтов он проявляется не буквально, а, скорее, как побочный эффект вдохновения. В стихотворении «Пропасть», которое посвящено внутреннему диалогу между поэтом и художником – ипостасями самого автора, вместе с тем есть строки, удивительно созвучные тому, что нашло свое воплощение в «Транскрипции мысли».

Они никогда не встречались.
Но каждый раз при мысли друг о друге они спорили.

Парадоксальное общение никогда не встречавшихся поэта и художника. Но для поэзии Александра Коротко смещение временных координат – вещь обычная, равно как и преодоление невозможности встречи с человеком из другого столетия. Поразительно точен по силе предощущения финал стихотворения. Я лишь рискну поменять местами в авторском тексте слова «поэт» и «художник», чтобы сквозь шифр обобщенного поэтического образа стала очевидной предопределенность творческой встречи на страницах этого издания.

Прошло немного времени, и художник умер.
Поэт не успел приехать на похороны.
Он жил в другом столетии.

Художник Михаил Казас родился в 1889 году и погиб на заре ХХ века – в 1918-м. Поэт Александр Коротко родился в 1952-м, он не успел на его похороны. Зато смог сказать

Что за странная манера – умирать навсегда.

И вот книга – очевидное свидетельство того, что «смерть навсегда» – вещь относительная. Необычен ее жанр. Я бы его определил как альбом стихотворений, так как здесь поэт предоставил художнику равную долю участия не как иллюстратору, но как соавтору.

До сего момента имя Михаила Казаса оставалось неизвестным как для специалистов, так и для широкой публики. Единственная прижизненная выставка состоялась в 1910 году в Севастополе, и лишь начиная с 60-х годов его работы несколько раз экспонировались в залах Симферопольского художественного музея. Настоящее издание – это, в сущности, творческий дебют художника за пределами Крыма. Надо отдать должное художественному вкусу Александра Коротко, безошибочно определившего в работах Михаила Казаса руку большого мастера. Здесь он выступает продолжателем традиций русской художественной интеллигенции, среди деяний которой можно вспомнить открытие для всего мира поэтом Ильей Зданевичем и его братом – художником Кириллом имени Нико Пиросманишвили. Факт равноправного представительства в пространстве одной книги поэта и художника вызывает невольное желание найти черты, сближающие творчество столь разнородных и самобытных мастеров. В самом деле, почему на этот раз Александр Коротко решил предстать перед читателем в обществе художника, принадлежащего стремительному и бурному времени Серебряного века русской культуры? Может, это всего лишь один из феноменов парадоксального мышления

Рукоплесканье мертвых рук

или факт поэтического произвола? Ключ к пониманию, весьма эфемерному в делах такого рода, нужно искать в творчестве самого Александра Коротко.

Поэзия пребывает всегда внутри, словно птенцы
чувств, не вылупившиеся из собственного
подсознания.

Поэт не ищет объяснений, он ищет созвучий. Александр Коротко не только увидел и оценил работы Михаила Казаса, он услышал их рядом со своими стихами. Разумеется, созвучия эти проявляются не в виде буквальной иллюстративности, но в общей тональности, возможной для произведений обоих мастеров. И тот, и другой, обладая обостренным чувством стиля, никогда не преступают грань, за которой начинается виртуозная игра лишенных жизни форм. Упругое переплетение-перетекание звуков и линий, утонченно-орнаментальная символика эмоций, то доведенных до крайнего накала, то низвергнутых в тоску и бессилие… Таков царь Соломон у Михаила Казаса: на одном из листов лицо самодовольного владыки почти растворяется в экзальтированных цветовых пятнах фона, на другом поникшая фигурка царя рядом с источающей желание обнаженной танцовщицей – воплощение одиночества и бессилия.

Безумных струн сердцебиенье,
не крик, а вопль – любви залог.
Взлет страсти и души паденье,
Судьбы мистический урок.

Так, почти в духе экзальтированного Серебряного века, откликается в конце прагматичного ХХ столетия Александр Коротко.

Вернисаж работ Михаила Казаса… В залах альбомных страниц просторно. Особое качество пространства создают соответствующие однострочные стихотворения Александра Коротко

Айсберги слов
пересекающие белое поле листа.

Большая часть уцелевших после бомбардировок Севастополя работ Михаила Казаса представляет собой иллюстрации к литературным произведениям, эскизы театральных костюмов и декораций, композиции жанрового и мифологического характера. При всей тематической пестроте и стилистическом разнообразии работ глаз мгновенно отмечает европейскую выучку в безошибочном построении композиции и формы. Несколькими скупыми точными штрихами он строит пространство улицы или интерьера, добиваясь ощущения глубины и протяженности. С такой же свободой, умело используя ритм и конфигурацию масс, он достигает декоративного эффекта плоскостных композиций. Линия контуров бесконечно разнообразна – то нарочито изломана, обобщая форму до почти орнаментального знака, то плавно-текуча, облекая ее в сочную плоть.
Мюнхенские и парижские впечатления от работ постимпрессионистов, мастеров стиля ар-нуво и сецессиона, а также знакомство с творчеством художников круга «Мира искусства» способствовали развитию у талантливого юноши утонченного эстетического переживания формы. Широкая эрудированность в вопросах истории, литературы и великолепное чувство формы, присущей той или иной культуре, выработали в нем способность к виртуозной стилизации. Особую склонность Михаил Казас испытывал к созданию композиций исторического и мифологического содержания, равно как и к иллюстрированию любимых литературных произведений, что, впрочем, было вполне в духе времени. Караим по национальности, Казас с наибольшим воодушевлением и темпераментом воссоздавал колорит и экзотику Востока. Блещет и переливается насыщенными красками южного полдня выезд восточного владыки («Шествие с гепардами»), и как антитеза – ночное «Шествие слонов», тонущих в густой тьме, контрастирующей с отлитыми в лунном свете бивнями животных и фигурами воинов в белом. Чрезвычайно интенсивна по цвету исполненная декоративного изобилия серия эскизов, посвященных царю Соломону. Здесь Казас отходит от стереотипа изображения Соломона в качестве библейского мудреца, представляя его то в роли восточного деспота, окруженного варварской пышностью, то в виде обычного человека, наделенного всеми присущими ему слабостями. Острая наблюдательность, чувство юмора, раскованность рисунка отличают иллюстрации к историям о Молле Насреддине. Совсем иной характер приобретают иллюстрации к «Слову о полку Игореве». В рисунке появляется плоскостность, декоративная изломанность силуэта, приглушенная тональность синих, зеленых, бордовых, приобретающих особое благородство в сочетании с матовым золотом. Невольно вспоминаются картины на темы древнерусской истории таких художников, как Рерих, Билибин.

Вереница тем, сюжетов, образов, типажей… Каждый новый лист – свидетельство неистощимой фантазии, нешаблонного мышления, творческой свободы. Михаил Казас почти не пользуется натурными зарисовками, создавая свои композиции силой воображения (кстати, эта способность к постоянной творческой переработке натуры, отсутствие, с одной стороны, буквального списывания, с другой стороны, стремление к уничтожению ее зримого материального облика, является одной из черт, созвучных поэзии Александра Коротко). Человек утонченной нервной организации, Михаил Казас был способен глубоко переживать воображаемые события и благодаря этому чутко улавливать свойства архетипических форм. Возможно, потому так убедительны, исполнены живых излучений созданные им работы. Ощущение прозрачности и легкости пушкинского слога оставляют иллюстрации к «Евгению Онегину»; сдержанная гризайльная интонация присуща сценкам из «европейской жизни»; взрывной барочной динамикой брызжут жизнерадостные вакханалии; волны стихийной силы исходят от бешеной скачки скифов вдоль берега моря…

Все, что создал Михаил Казас, было лишь прелюдией к несостоявшейся жизни в искусстве. Его имя вполне могло бы занять место рядом с художниками, творчество которых оказало влияние на формирование собственного художественного языка Михаила Казаса. Это Бенуа, Бакст, Лансере, Головин, Добужинский, Рерих…

Если бы не судьба да
Времени эшафот.

Рукописи не горят. Картины не исчезают. Художники не умирают. Они пребывают в ими же созданной действительности и время от времени делают друг другу визиты. Пересекая условные границы миров, рука Поэта, протянутая через столетие, находит ответ дружественной руки Художника.

Память прошлое сторожит.

Она лишена линейной протяженности, а жизнь не исчезает ни на миг, даже если объявлено о наступлении смерти.

Ты смерти пощечину дал.

Этот стих Александра Коротко адресован Михалу Казасу наравне с каждым, кто сумел преодолеть водоворот Небытия.

Согласно своей природе, поэт в значительной степени иномирен той действительности, в которой проходит видимая часть его жизни. Это своего рода кентавр – существо, одновременно воплощающее две стихии и как бы живущее в пограничьи миров. Вне зависимости от того, относится ли поэт к «низам» или «верхам», он никогда вполне не поддается иллюзии своей социальной роли. Ощущение инобытия, своей второй составляющей, не подвластной земной круговерти, — постоянный источник драматических несоответствий и артистичной самоиронии.

Александр Коротко – мастер чистого перехода из мира социальных игр в мир свободной игры поэтической мысли… Поэтическую искренность Александра Коротко точно подметил Виталий Коротич – «поэтическая мысль у него не скрыта и заставляет читателей соучаствовать в творчестве».

Уже само название альбома «Транскрипция мысли» сходу настраивает читателя на волну парадоксального поэтического мышления Александра Коротко. Транскрипция – точная запись звучания, то есть запись того, что в обыденной жизни не звучит, – это нормально. Для этого автору лишь необходимо понизить частоту энергии мысли до уровня возникновения слов, а читателю остается проделать обратную операцию.

Листая предыдущие поэтические сборники Александра Коротко, ищу путеводные знаки и символы его мира. Возможно, генезис его поэзии частично приоткрывают строки из стихотворения «Вдохновение»

…но когда появляется ветер на дне
понимания собственной выси и чутким
слухом касается струн бытия,
возникает религия слова…

«Понимание собственной выси» для поэта – вовсе не метафора. Скорее это необходимое условие для возникновения поэзии, которую Александр Коротко отождествляет с религией слова. Преобладание «собственной выси» над «избыточным весом души» – телом в определенной мере обусловило масштаб личных чувств и переживаний, соотнесенный с масштабом Бытия. Этот масштаб безошибочно «услышал» один из патриархов современной украинской литературы Павло Загребельный. Говоря о поэзии Александра Коротко, он отметил качество ее «громадности».

Если кому-либо понадобилась бы диета для того, чтобы облегчить «избыточный вес души», то одним из пунктов моего рецепта было бы чтение стихов Александра Коротко. Они изначально лишены наркотического эффекта, убаюкивающего сознание, и не имеют стимуляторов желез дешевого оптимизма – излюбленных добавок для отращивания душевного жирка. Здесь как раз все наоборот. Александр Коротко обращается к скрытой механике мира, которая исправно обеспечивает человечество многоликими страданиями. В своем постижении поэт выступает как крайний индивидуалист. Он не приглашает в компанию даже великих предшественников, чтобы в случае чего можно было опереться на пьедестал авторитета. Такая форма индивидуализма – форма полной личной ответственности: сам на сам с Вечностью, Жизнью, самим собой.

Целесообразность материального мира вызывает у Александра Коротко неизменные недоверие и иронию. Поэт никого не воспитывает, никого никуда не призывает и, упаси Боже, не берется утверждать ходульные ценности обыденной жизни. Мир в его стихах предстает как отраженная в кривом зеркале реальность иного порядка

Возникает необратимо из оттенков времен и эпох
жизни чувственной пантомима – полусон, полуявь, вздох.

Но пантомима чувственной жизни вовсе не безобидна – в полуяви, полусне, в дебрях неосознанности таятся чудовища, пожирающие и главных, и второстепенных действующих лиц этого действа. Сила инстинктивной привязанности к жизни – еще один рычаг механизма управления, который поэт воспринимает, скорее, как дурную привычку, нежели неизбежность.

…застряла наша любовь к жизни, хранимая
отпрысками остервенелой инерции…

Развитие той же темы с еще большей определенностью звучит в таких строках

И в монотонность, словно в стойло, как лодку
в пристань загоняют, так расширяют они власть
немого исполина. Блуждающая тишина
под черно-белые аккорды инерции смиренья
невольно движется туда, где колокольня, где вина
грехопаденья бьет челобитную по воскресеньям.

«Власть немого исполина» – великолепный образ Бессознательного, откуда тянутся нити, управляющие марионеточным человечеством. Все, что ассоциируется с хаосом, сатанизмом, исходит именно оттуда, а монотонное существование в стойле – наиболее безопасная и надежная форма взращивания питательной среды, в качестве которой, в данном случае, выступают люди.

Способность ясно осознавать лживую суть прописных истин – одно из обязательных условий преодоления «остервенелой инерции» «немого исполина». Дар «видения» и «предвидения», который при этом нисходит на поэта, – вовсе не «подарок». Подчас это нелегкий труд, даже «крест» – ведь закон работает без учета маленьких человеческих радостей и огорчений.

Предзнаменования грядущей судьбы и своего предназначения открывались поэту уже в детстве

…Если со мною что и произойдет, то все это будет неправдой.
Черный смех с порога моего рождения дышит мне в затылок.

С годами чувство того, что с жизнью что-то неладно, приобретает горестный оттенок и сверхличный масштаб

Потом пришли ночи и первое
предчувствие беды, неосознанное, как Вечность.

На пути, избранном Александром Коротко, быстро растет список утрат и пополняется опыт разлук. В поэтическом переживании собственной жизни он как бы все время движется в двух планах. Один из них, подвергаемый «воспитанию чувств», отзывается болезненной рефлексией на разрыв жизненных нитей, другой бесстрастно фиксирует изменения душевного климата глазом стороннего наблюдателя

Куда спешить, когда не ждут,
Когда кругом одна разлука.

Одним из главных анахронизмов человеческого сознания, ответственным за порожденную им примитивную линеарность мышления от жизни к смерти, Александр Коротко считает понятие Времени

Время поросло мхом и превратилось
в непроходимое болото существования.

Вместе со временем пришло разделение на прошлое – настоящее – будущее, которое стало основой тиражирования мириад несовершенных тел

Здравствуйте, слепые зеркала!
Время так бесхитростно, что всуе,
не желая ни добра ни зла,
нас безжалостно рисует и рисует.

Век от века утяжеляющийся нрав времени «вдохновляет» поэта на создание предельно лаконичного, жутковатого в монументальном величии образа

На площади ХХ века стоит каменное сердце.
Одно на всех.

Ощущение нарастающего абсурда, поименованного в последнем столетии бессмысленным, как старт в никуда, словом «прогресс», подталкивает поэта к отнюдь не абстрактным размышлениям

…Не знаю, кто надругался над смыслом жизни…

Катастрофически возрастающее ускорение жизни, усиливающаяся механистичность процесса тиражирования ее форм все дальше от осознания смысла происходящего

И истина – она всегда в миноре…

Иногда ирония поэта по поводу существа земной механики приобретает оттенок черного юмора, который с равным успехом может быть обращен как к себе, так и ко всякому прочему

… На огороде всеобщего
выживания появилось еще одно пугало —
это ты.

Но, по-видимому, процесс выживания на «всеобщем огороде» не слишком заботит автора, скорее наоборот, время от времени рефреном звучит признание все более слабеющей внутренней связи с миром

Я не живу уже давно,
остались символы и звуки.
Последний вечер за окном
ко мне протягивает руки.

Все существо поэта концентрируется внутри собственного сознания, так что внешний мир становится одной из его производных

Если верить словам, вошедшим
через полое пространство слуха
в твой истерзанный разум,
то мир обитаем только в нашем воображении.

И тогда, как логический вывод из всего вышесказанного, с убеждением и надеждой звучат слова

Жизнь не здесь. Подожди. Я тебя непременно найду.
На земле лишь одни кровожадные пляски.

Александр Коротко – мастер лаконичных поэтических формулировок, отличающихся точностью и почти вещественной осязаемостью в передаче тончайших невещественных состояний. Его стихи словно отлиты в невесомой бронзе слов с единичных форм, неповторимость которых обусловлена единичностью каждого отдельно возникающего поэтического импульса. Согласно лишь внутреннему поэтическому произволу строка удлиняется и укорачивается, рождается и умирает рифма, замедляется или получает ускорение ритм.

В альбоме стихов «Транскрипция мысли» Александр Коротко доводит до логического завершения форму однострочного стихотворения, которая неоднократно возникала в его предыдущих сборниках. Способность к кристаллизации поэтической мысли, ювелирной отделке малой стихотворной формы породила в его творчестве своеобразный вид стихотворения в стихотворении, где отдельная строка одновременно часть текста и законченное целое. Последующая эмансипация отдельной строки в самостоятельное произведение в определенной мере созвучна тенденциям минимализации формы в современном искусстве. Это своего рода стремление к уменьшению «избыточного веса» произведения за счет увеличения его нематериальных активов. В отличие, к примеру, от компактных японских хайку, в сущности представляющих собой род утонченного поэтического пленэра, стихи Александра Коротко создают новые измерения существующих понятий путем разрушения вербальных догм. Неожиданные, иногда эпатажные словосочетания формируют субъективную фразеологию, которая перебрасывает мостки в тот мир, который может быть выражен единственно возможным образом. При всем том, что формально поэзия Александра Коротко ближе всего к явлениям искусства постмодернизма, она никогда не пересекает рубеж, за которым начинается анархия слов. В его стихах ощущается хорошая прививка традиционной поэзии, в частности, блестящей поэзии Серебряного века с ее изысканной символичностью, утонченной ассоциативностью, отточенной элегантностью формы

Как плющом наши ночи снами увиты.

Составленная исключительно из однострочных стихотворений, «Транскрипция мысли» фактически утверждает полноценность этой поэтической формы. Поэтому, так сказать, «для служебного пользования», применительно к поэзии Александра Коротко я назвал такую форму «неоалександрийским стихом». Разумеется, это название нисколько не апеллирует к традиционной форме александрийского стиха, а является производным от имени самого поэта. Одной из наиболее существенных примет «неоалександрийского стиха» есть концентрация целого ряда понятий и образов до наименьшей семантической единицы – слова, после чего в сочетании с другими такими же словами, иногда не сочетаемыми в системе традиционного мышления, происходит рождение нового качества мыслеобраза, расширяющего пространство обыденных смыслов. Следующие друг за другом «айсберги слов» – иногда намеки, иногда шифры, иногда видимые образы подразумеваемого…

В «неоалександрийских стихах» «Транскрипции мысли» звучат уже знакомые нам темы и вариации. Невзирая на компактную форму, поэт не уменьшает масштаб

С днем рождения, Вечность!

Изменчив, непостоянен характер Времени. Не то оно есть, не то его нет. Вот у самого горизонта крик, толчея, пыль столбом. Что это?

Кочевые набеги эпох.

Накатывают и разлетаются тысячами брызг, как океанские волны. И словно не бывало «вечных городов», «поднебесных империй», «завоевателей мира»… Разве не обманчивее атмосферных капризов

Зыбкое дыхание столетий.

Смерть – любимая игра Времени. Время – неизменный провожатый Смерти. Александр Коротко раскрывает заговор Времени против этого мира, парадоксально утверждая жизнь смерти.

Смерть долгожительница.

Но смерть – это не только форма жизни, это грань, разделяющая разные миры. Пауза между жизнями, во время пребывания на таможне смерти, позволяет увидеть и оценить оба возможных варианта

Прикоснувшись к смерти, кто отважится к жизни вернуться.

Уточню – к такой жизни, которая напоминает «кровавые пляски». Поэт, знающий толк в изобразительном искусстве, не может избежать в своем творчестве соблазнов живописи, пусть даже он для этого не пользуется кистью и красками. В сущности, он первый иллюстратор своих книг, так как. многие его стихи по-настоящему изобразительны. Картины, создаваемые Александром Коротко, не описательны, они созданы при помощи математического расчета ассоциаций

Дождей корабельная роща.

Прозрачные вертикали струй дождя очень точно ассоциированы с глубоким, светлым пространством рощи, расчерченной стройными стволами. Так же мастерски передает поэт фактуру искусственного освещения

Чешуя безжизненного света
или очарование луны
Полнолуние души.

Чтение «неоалександрийских стихов», как и «служенье муз», «не терпит суеты». Это своего рода тест на степень пластичности внутреннего пространства, которое либо отзовется, либо останется инертным. Поэт трезво оценивает преобладающее состояние сознания как

Плоскостопие мысли.

Здесь ассоциация не только с известным дефектом стопы, перенесенным на дефектность «плоского» мышления, но, в большей мере, указание на способность плоскости создавать направление мышления. Мышление современного человека нередко напоминает бобслей, где капсулы мыслей, придавленные ускорением, несутся в жестких туннелях. Судьба такой мысли – бесконечное ускорение, ее совершенствование – в развитии способностей к еще большему ускорению, ее свобода – в окончательном слиянии с ускорением. Пространство жизни, расчерченное мыслями, скользящими по плоскостям, – все жестче и запутаннее. Оно приобретает качество катастрофичности. Мир переполнен обломками столкновений замкнутых капсул мыслей. На горизонте этого мира возвышается вскормленный плодами с «огорода выживания» исполин с женским именем – Конкуренция. Каждого вновь рожденного он запускает во всеобщую гонку, напутствуя словами: «Обойди ближнего своего».

Мне кажется, что это именно наш, а не потусторонний мир имеет в виду Александр Коротко, когда говорит

Доверчивый ад.

Для обладателя «плоскостопия мысли» это словосочетание может оказаться непреодолимым препятствием. Слишком много путей и слишком мало указателей. Вместе с тем уже при первом, самом поверхностном обозрении понятия «ад», возникает впечатление, что все виды воздаяния за грехи земной жизни, описанные как адские мучения, не отличаются свежестью новизны и не превосходят пределы понимания. Наоборот, в некоторых случаях адские муки отдают кустарщиной в сравнении с фантазией и размахом дел рук человеческих. В сущности, все, что уже делалось и делается на земле по обеспечению мук для ближнего своего, мало чем отличается от обещанного воздаяния. В таком случае, в чем отличие?

По-видимому, если попытаться представить себе это образно, – не более, чем между двумя соседними оболочками матрешки. В самом деле, не является ли адом земная жизнь для тех, кто претерпевает здесь мучения? Ведь не где-нибудь, а именно на земле родилась фраза «жизнь, как в аду». То есть для одних земная жизнь – род воздаяния за дела предыдущие, тогда как для других, в этот раз выступающих в роли мучителей, здесь просто рай. Подобная картина повторяется и в этом мире, который является для нас «классическим» адом. Мучители теперь выступают в роли своих недавних жертв, и для них это в самом деле ад, а для их новых хозяев жизнь в аду естественна и приятна.

Теперь, когда есть основание предположить, что одна из ипостасей земной жизни выполняет функцию ада, возникает вопрос, почему поэт назвал этот ад «доверчивым»?

Здесь, как мне кажется, достаточно обратиться к изначальному смыслу слова. Его современное толкование, соответствующее понятию «легковерный», представляет собой наносной слой, под которым скрыт истинный смысл. На самом деле «доверчивость» – это, в первую очередь, состояние «до веры». Здесь «вера» может выступать синонимом «мудрости», «святости», «просветленности», то есть тех состояний, в которых человек способен созерцать Истину. Человек доверчивый, не знающий истины, не видит и не понимает окружающий его мир, а посему он представляет собой великолепный объект для внушения. В зазоре между знанием и не знанием заводятся посредники – мучители, гипнотизирующие сознание «доверчивых» непререкаемостью изобретаемых ими истин. Человек, стоящий «до веры», но страстно стремящийся к ней, исправно получает эрзацы истины, а вместе с ними и страдания. Примерно так, общими усилиями, и создается наш «доверчивый ад» в условиях отдельно взятой планеты.

И все-таки состояние «доверчивости» – это еще состояние роста, который в результате может привести к вере, в отличие от других категорий – «неверия», «безверия». Поэтому вместе с Александром Коротко хотелось бы высказать предположение, что нынешнее состояние человечества всего лишь

Радости печальное начало.

А пока все остается по-прежнему. Каждый, кто наделен «плоскостопием мыслей» и «доверчивостью» несется в капсуле собственной цели в неизвестность и, как правило, оказывается ее жертвой

Мы живые мишени наших собственных целей.

Сам поэт, по-видимому, не обольщается насчет собственных земных целей, равно как и относительно значимости своих человеческих усилий в этом мире

Моей воли карточный домик.

Так что вполне очевидно, что

На расстоянии одной жизни

в нашем «доверчивом аду» никаких существенных изменений не ожидается, то взгляд поэта все более настойчиво обращается туда, где

Умирание как подарок.

Исследование механизма, обеспечивающего переправу между мирами, отражает нарастающую потребность найти свой мир. Что же это за мир? Если поэт и знает о нем, то он не приглашает с собой, так как реальность этого мира вызревает в согласии с таинством оживающей в человеке веры. И все же Александр Коротко делает намек или предположение, что его следует искать

За оградой солнечного света.

Стремление выйти за слепящую ограду, очерченную Солнцем, отнюдь не праздное любопытство. Человек, переросший биологическую форму существования, как подростковый костюмчик, испытывает потребность преодолеть ее ограничения, преодолеть ее ограничения, обусловленные основным источником биоэнергии – Солнцем. Что там за этой оградой – вопрос, на который каждому придется отвечать самостоятельно.

Стихи Александра Коротко – своего рода послание всем тем, кому довелось

Гостем незваным жить на земле.

Оно может быть адресовано Мыслителям, преодолевающим «остервенелую инерцию» догм; Созерцателям, использующим жизнь в качестве паузы для подведения итогов; Путешественникам «за ограду солнечного света», сбрасывающими балласт старых понятий и осваивающим новое снаряжение… Поэтический язык «неоалександрийского стиха» словно нарочно создан для такого рода посланий. Емкость и концентрированная метафоричность поэтической фразы иногда вызывает ассоциации с лаконичной выразительностью библейских символов. «И сказал я себе – все суета!» Так сказал Екклесиаст, неуемный экспериментатор, исследовавший жизнь не по образцам, но в ее истинных проявлениях. Эту эстафету с тех пор передают друг другу те, для кого тесны рамки «доверчивого ада».

Приходит время, и все теряет смысл.

Так сегодня говорит Александр Коротко, адресуя свое послание каждому, кто готов проложить свой собственный путь к своему собственному миру.