Аркадию Демиденко
Стояла тихая вода. На площади Святого Марка луна, испуганная
прихожанка, всю ночь заботясь о душе, пока последняя звезда
светила трепетно и ярко, молилась, прося прощенья у небес и для
Венеции подарка. Все ждали Страшного Суда. Металось бабочкою
время, и все предчувствия и страхи сбывались, и необъятная
любовь к пространству, готике и славе лежала у судьбы на плахе.
скрываешься где-то и снова ползёшь черепашьим рассудком к
незыблемой, хрупкой и вечной основе несуществующего бытия.
Венеция, где ты, и кто твои гости, зачем будоражишь покой
облаков, что впалою грудью ложатся на воды каналов бездонных
чахоткой веков? За пристанью пристань, играет губная гармошка
осенних ветров, стекают по звездам чернильные пятна в
неистовом страхе ночных площадей. Скорее уйдите, не ждите
пощады, сейчас всё начнется, вонзится рассвет в распятие
славы, и город исчезнет, и все возвратится в привычное русло
обыденных лет.
подопечным в мире конечном. Город и тот сходит с ума.
От старости долгой, от старости вечной приходит усталость,
и рабская тьма глазам возвращает дорогу, день встречный,
где царствует ночь и живет пустота. Каналы, как крысы,
бегут с корабля. Венеция тонет, на площади давка, и тени,
как пиявки, впиваются в тело болезненных улиц, и ночь
догорает свечой на глазах, и солнце восходит над пропастью
страха, ему не хватает всего лишь терпенья, чтоб записать
на чистой воде прописью Баха призывные ноты к свободе,
к спасенью, чтоб город один не остался в беде.
для быстрого глаза. Срок надежд и мечтаний истёк, и подводное
царство теней ждет тебя в этом городе точно так же, как дно
океана пучеглазого водолаза. У гостиницы вид отрешённой
бездомной дворняжки. Жизни прошлой бессильный магнит тянет
баржу веков, как собачью упряжку ветров, и стоит на корме
многословной истории гид, и по-русски со мной, как ни в чём не
бывало, о России с тоской говорит. Чей-то праздный побег
завершается здесь любознательной правдой страданий, и,
напичканный дурью забот, человек постигает испуг поколений,
и в копилку разбитую памяти он бросает монеты восторга, и тают
они, как в сырую погоду продрогший до нитки избалованный снег.
Остаётся терпеть, слать открытки домой с обещаньем вернуться
и найти долгожданный для сердца покой.
Пока шушукаются звёзды венецианской ночи, пришли по почте
в конверте чёрном с почтовой маркой эпигона обратный адрес
тишины с покорным почерком воды, что протекала под балконом
в сезоны бледные рассветов, когда лучи спускались с неба на
сцену оперы балетом и создавали властью танца непостижимые
сюжеты на глянцевой судьбе кареты, что проезжала мимо жизни
моей истерзанной отчизны.
ЭПИЛОГ
Бессловесная боль ощущений протекает дорогой тоски вниз
по венам, по каналам утраченных дней, и врывается в память
нераскрашенный город, озарённый кровавым наветом. Ты
бросаешь монету, не веря, что вернёшься. Между небом и
небом, отражённым в застывших зрачках обезумевших вод,
ты проходишь изгоем, крестоносцем, предавшим свой дом.
Все победы не в счёт, этой варварской смене веков раздаёшь
ты поклоны в виде корма для чаек и слепых голубей, тех
бездомных пижонов, что забыли на площади Марка наши
предки в свой последний испуганный год. Ненасытное время,
рабство вечных долгов. От увиденных здесь очертаний на
большом расстоянии тихо сходишь с ума.
_____________
Есть на географической карте мировой литературы города с особым статусом, обладающие магическим притяжением для художника. Рим, Париж, Нью Йорк, а для русских писателей Петербург, в разные периоды истории были и есть предметом неизменного интереса и вдохновения. Однако мистический облик маленькой Венеции, её сакральный образ, затмил собой все иные города. В русской литературе, пожалуй, нет поэта, который бы прямо или косвенно не упомянул это имя: минуя 17 век, от Вяземского, Тургенева, Бунина, Блока, Ходасевича, Кузмина, Цветаевой, Мандельштама, Пастернака, Ахматовой – до Кушнера, Ахмадулиной, конечно же, Бродского. Но мало кто, кроме Иосифа Бродского, осмелился создать крупное поэтическое произведение о городе, который настолько же эфемерен, насколько и реален.
Александр Коротко, избегающий в своём творчестве каких-либо литературных клише, вопреки традициям и одновременно по всем канонам жанра, создал поэму-мозаику о «Венеции зыбкой, Венеции вечной», неосязаемой, неуловимой, где «венецианского стекла разбился воздух», «металось бабочкою время» и путь освещало «карнавальное солнце луны». Это сферический взгляд поэта на город извне, свыше, и внимательный, пристальный – изнутри, сквозь витраж окна, из-под каменного свода или из-за плеча посетителя маленького уличного кафе.
В поэме 29 глав, пролог и эпилог. Написана она в период с 2002 по 2008 год, посвящена памяти безвременно ушедшего друга и впервые напечатана в книге «Я не жил на земле» (2009).