Alexander Korotko. Небо, сдавайся!

The wonderful poet delivered his new poems to Gordon Boulevard

НЕБО, СДАВАЙСЯ

После всего, что с нами произошло, осталось только сказать небу: руки за голову солнца, и – сдавайся! Пусть весь мир увидит, что ты из себя представляешь.
А небо, что небо? Смотрит наивными голубыми глазами и не понимает,зачем всё это. Действительно, зачем всё это? Сколько жизней надо прожить, чтобы осознать всю бессмыслицу происходящего. У войны нет победителей, но есть проигравшие, есть пострадавшие, и самое страшное – есть убитые.
Когда ты посягаешь на чужую жизнь, ты лишаешь будущего собственную душу. А как без будущего, как без веры, в чем же тогда смысл существования на земле? Неужто в самоутверждении, в рейтинге, этом бумажном кораблике, который бежит по проталинам времени в никуда, а кто-то думает, что он плывёт к славе.
У славы нет берегов, нет своей гавани, нет пристани, она, как облако, скрывается за тучами забвения. А что дальше? Ничего, пустота, одиночество и – оправдание своих поступков, которым нет оправдания.
Что же произошло с нами? С кем – с нами? Я думаю, со всеми, не только с моей страной.

Неужто мир движется к апокалипсису, к своему ледниковому периоду? Я удивляюсь, что приходит весна, зеленеют деревья… А может, это обман, и мне только кажется, а на самом деле всё погружается во тьму?
В начале было слово. Что же будет в конце? Когда-то было принято говорить: в конце тоннеля будет свет, но тоннель-то не кончается, а мы продолжаем строить всё новые и новые. Мы не поднимаемся ввысь, мы падаем вниз, мы не там ищем свет. Свет не в конце тоннеля, он – над ним.
Кто-то скажет: но это же воля народа. С народом надо не заигрывать, к народу надо прислушиваться и делать его жизнь лучше, а самого человека добрее.
Как выйти на этот путь? Да очень просто – отказаться от старого. Неужто это возможно? Конечно, возможно. Тем более, если поверить в это невозможно. А поверить придётся.

Киев, июнь 2014

* * *

Кровосмешение эпох.
Слезой мгновенье покатилось,
бой барабанов, мир оглох,
война коварная взбесилась.

И кажется, что жизнь прошла,
остановилась, поглупела,
воспоминания зола
легла на сердца неумело.

Но снег и яблоневый цвет
летят в тумане птицей белой,
и солнце смотрит им вослед,
мир согревая жарким телом.

И пробивается листва,
рассветы дышат полной грудью,
земли кружится голова,
и счастливы простые люди.

* * *

Дай в глаза посмотреть,

а потом уходи.

Впереди только смерть,

кровь уже позади.

Беззащитная жизнь,

воздух пленный молчит.

Ты нам правду скажи –

кто твои палачи.

Под прицелом весна,

спит в патроннике день,

смотрит ночь из окна

на убитую тень.

Скрытых истин пароль,

он с бедою знаком.

Замурована боль

в каждом сердце людском.

* * *

Реальность – блеф. Воспоминаний драма,
заноза памяти, непрошеная роль…
В суфлёрской будке, как в преддверье храма,
звучит с надрывом неземная боль.

А может, это отголоски ада?
Воображенье, брось, уйди, не подходи!

Дождь барабанит чёрной каплей яда,
и стынет кровь, и бездна впереди.

Минуты ртутью, словно черти, скачут,
и бьют затравленные сто колоколов,
зрачки ночей с бессонницей судачат
в безмолвной мышеловке слов.

Но беспощадно небо солнечного света,
любовь всегда с ним заодно.
Ты думаешь, что жизни песня спета?
Не верь, иди и распахни окно.

* * *

Разъярённый питомник ума
носит голову в котелке,
и походная нервная тьма
стынет баржей на сонной реке.

И суставы весны болят,
ночь скрипит ледоходом рассвета,
и дождей заколоченный ряд
прячет в небе звезду от людского навета.

В неуютном веселье царят
отголосками правды ветра-невидимки,

то ли вовсе молчат, то ли так говорят,
с тишиной бессловесной в обнимку.

С парапета заката упала гроза
и змеёй проползла, и ужалила в сердце,
солнцем, красным от боли, скатилась слеза
на холодную землю в надежде согреться.

* * *

Ночи чёрная икра

по крупицам ждёт рассвета,

жизни бедная игра,

медной родины монета,

на ребро упала – фарт –

не орлом, не скудной решкой,

нет в колоде больше карт,

значит, будут ложь и слежка.

И закрутится земля

под ногами, как рулетка,

то ли ноль, то ли петля

выпадет уставшей меткой,

и бревенчатые дни

встретят зимнее застолье,

и бенгальские огни

загорятся красной солью.

* * *

Пора нам победить друг друга,
все игры по боку теперь.
Не обойтись войне без юга,
весна затравлена, как зверь.

Не мы одни, весь мир в засаде,
но будут убивать сейчас,
во имя власти, страха ради,
в назначенный для смерти час.

Чужая боль для них лишь малость,
букашка, одуванчик, пыль.
Приказано оставить жалость,
и пусть кричит степной ковыль.

Прижала мать к груди ребёнка,
не хочет верить в этот ад.
Жизнь, отведи её в сторонку
на пять, на десять лет назад.

* * *

С кровавого порога

и дальше – по судьбе

раскаянья дорога

уже зовёт к себе.

Путь не простой, не яркий

без сцены и без клятв,

не раздают подарки,

софиты не горят.

Шумихи нет и славы,

восторгов гаснет свет,

ни левых нет ни правых,

ни яростных побед.

Лишь снов слепых усталость

на пепелище грёз,

да в жизни скудной малость

осиротевших слёз.

* * *

Проездом из ночи в рассвет

цыганским весенним бароном

я с памятью медных монет

прощаюсь гастрольным поклоном,

с афишами дней на руках,

с подборкой дождей в Литгазете,

с натурщицей снов в облаках –

и деньги и песни на ветер.

Пятак полнолунья плачу

за очередь бед в лихолетье,

я щёлкаю жизнь, я лечу

из прошлого – в это столетье.

Затравлена тень на снегу.

Чернильным пером скорописца

пишу, что ещё я могу,

ах да, задушевно проститься.

* * *

Беглой строчкой,

скуластой и строгой,

как по грядкам весны,

убегаю заочно

не заученным слогом
из захваченной стороны.
Всё что найдено и потеряно –

оставляю друзьям,

с нашей дружбой растерянной,

неподвластной словам,

расстаюсь незатейливо,

без особых хлопот,

так осеннее дерево

сквозь листвы ледоход

клонит ветры прощальные

к долу зимних примет

вечерами сакральными,

где в помине нас нет.

* * *

Далеко за оградой зимы
тишиною обглодано время,
выплывает корабль из тьмы,
и щебечет весеннее племя.

Ночь вплетает в рассвет пенье птиц,
розу майскую носит в петлице
дней, прошитых быльём небылиц
нервной дрожью в зелёной столице.

Прорастает любовь сквозь года,
Дама пик прячет сердце в колоде
и берёт в плен судьбу и её города,
тают айсберги глаз на свободе.

Распускаются гроздья сирени,
покушаются на синеву,
неподкупная нежность сомнений
застилает росою траву.

* * *

Приглушённая правда ночей,

тишины придорожная весть,

рук холодных уставший ручей

в нашем доме по имени здесь.

Белых клавиш к рассвету не счесть,

обрывается нота прощай,

это музыки нежная месть

прикоснулась к душе невзначай.

Заблудилась зимы канитель,

расплела косы снежных полей,

стелет роза ветров нам постель,

догорают костры тополей.

Отрешённой судьбы карамболь –

заигралась луна медуница,

и лавиной сошла наша боль,

обнажив просветлённые лица.

СТЕАРИНОВЫЙ ДОЖДЬ

С родины жизни на родину смерти
за доли секунд, за крупицы мгновений
с билетом «прощайте» в чёрном конверте,

с надеждой на память иных поколений,

без провожатых, вокзала и трапа,

без расставаний и нежных объятий,

а дождь стеариновый капал и капал

на женские руки, на летние платья.

Марш доиграют звёзд медные трубы,

с первых аккордов прощальный, надрывный,

лишь небо безмолвное, стиснувши зубы,

прошепчет упрямо: ребята, вы живы,

давайте пробьёмся сквозь судеб изгибы,

покуда рассвет с горделивой осанкой

склонился над домом плакучею ивой,

ещё не окрепшею тенью подранка.

II
Не верю, что вы пали духом,

жизнь пролетела, не прошла,

земля и небо стали пухом,

развеялась ночная мгла

Нет больше взлётной полосы,
посадочная смотрит в небо,
и ангельская соль росы
отныне будет вашим хлебом.

А на земле как на земле –
война, рассветы и закаты
и в огненном цвету, в котле,
минут убийственных солдаты.

У времени нет больше сил
тянуть потерь тяжёлый воз
и мимо проходить могил
без сожаления и слёз