Ирина Гедрич
Прошлым жарким летом в Нью-Йорке проходила ежегодная международная книжная выставка «Book-Expo». Внимание посетителей привлекал один из экспонатов — сборник избранных стихотворений и поэм известного русского поэта из Украины, из Киева Александра Коротко «Есть птицы расставания любви» — новинка американского издательства «Либерти». Александр Коротко — «новатор, импрессионист в поэзии», как назвал его Андрей Вознесенский; А. Коротко — поэт-философ, его творчество адресовано интеллектуальной элите. Он автор более двадцати книг стихов и прозы, его произведения включены в состав поэтических антологий, альманахов, журналов Украины, России, Америки, Израиля. Стихи в разное время были переведены на иврит, английский, французский, немецкий, польский, греческий, хорватский и украинский языки. И не удивительно, что книголюбов интересовали не только прекрасный дизайн и необычный формат нового издания, но и редкая возможность побеседовать с автором. Именно тогда, благодаря главе издательства «Либерти» Илье Левкову , состоялось моё знакомство с удивительным, талантливым поэтом — Александром Шимоновичем Коротко. Я спросила его: «Как вы позиционируете самого себя?» И получила ответ, положивший начало нашему взаимопониманию и дружбе. Александр ответил кратко, просто и искренне: «Как поэта, для которого поэзия не первична, а является лишь инструментом постижения Божественного, так как вера лежит в основе всего».
Я не Адам, и я не Каин, я никого не убивал, я в этот мир
пришёл с окраин тех будней, где человек ничтожно мал.
Я не Адам, нет, я — как Авель, чья кровь доныне вопиёт из недр земли,
я порожденье вашей травли, немой вопрос: как вы могли?
В мартовском номере Александр Коротко дебютировал в «Кругозоре»,
представив на суд читаелей новый цикл стихотворений. А в нынешнем, майском номере он — его Гость. Прежде поэт отказывался говорить о грозной ситуации, сложившейся в Украине: мол, не люблю я политику… А недавние трагические события в Одессе стали для него, как и для многих из нас, тем рубиконом, перейдя который молчать уже нельзя. Когда в редакции готовились отправлять уже готовый нынешний номер «Кругозора» на выпуск, из Киева пришло короткое, но ёмкое по смыслу сообщение от Александра Шимоновича, озаглавленное «Дорога в ад».
Он пишет: «Сломленные духом воинствующие материалисты не хотят остановиться, порождая всё новые и новые высказывания, равносильные зверствам и убийствам. Это не дорога в ад, это и есть ад. Сказать: давайте опомнимся — это всё равно, что ничего не сказать. Ненависть порождает только ненависть. Вы думаете, ещё не поздно? Увы, поздно, ещё как поздно. Лишь фильмы о разрушительных войнах и их последствиях — это, пожалуй, единственное, что пришло вовремя, без опоздания.
Какой Будапештский меморандум? Какие санкции? Кого вы смешите? Мы вместе с вами не опоздали, мы просто пришли не вовремя. Скорее, приехали в город и поселились в одной общей гостинице под названием «Смерть», забыв дома багаж по имени «Не убий».
Сегодня всем политикам мира надо поступиться прежде всего собственными амбициями и властью, ненужной и дряхлой, похожей на ветхие богатства Плюшкина. Всё давно сгнило. Есть только две ценности, но и они, как оказалось, находятся за тридевять земель от нашего сознания. Это смирение и доброта. Если их рядом нет, то и отправляться на поиски так же бесполезно, как и всё остальное, что мы делали до этого. А времени нет. Время сегодня — это мина, но не замедленного действия, и счёт идёт на часы, не сегодня завтра рванёт, и от мирной жизни и былого благополучия не останется и следа.
Остановиться, опомниться и взять в руки не оружие, а голову, а ещё лучше — собственную душу, пока она не отлетела на постоянное место жительства, и спросить её — что делать? И она ответит. Важно только услышать. А это можно сделать лишь в полной тишине. Для этого надо прекратить убивать друг друга и воспользоваться её советом.
Александр Коротко, 4 мая 2014 года».
— Александр Шимонович, вы яркий представитель постмодернизма в современной поэзии. Вас нужно уметь читать, вы заставляете читателя мыслить нетривиально. Что для вас лично является первичным в творческом процессе?
— Первичным в творческом процессе, безусловно, является само творчество (прошу прощения за тавтологию). Творчество наполняет жизнь совершенно другими красками, и не обязательно яркими. В тебе всё время звучит музыка, и гамма удивительных чувств переполняет твою душу. Я не случайно упомянул музыку. Поэзия, кто бы что ни говорил, — это, конечно, слово, но слово без музыки никогда не станет поэзией.
Спелые вишни с цикадами звёзд пляшут на клавишах
ночи, белым наливом музыка льётся, стекает дождями
по стёклам рассвета, кровь будоражит грамотой нотной,
скрипичным концертом, зелёным напевом улиток беспечных
в наивном стремлении жизнь охватить дыханием тёплым.
Ютятся сомненья на поприще славы в забвении рампы,
уставшей от света, под гнётом запястий, на склонах весны.
У музыки робкой глаза с поволокой, туманы с вуалью на
бледном лице, ветра томленье, дыханье органа, клавиров
постскриптум. А где-то Иосиф, топорщатся тени, нас все
предают, но есть возрожденье, дай музыке слово, и царство
симфоний добром отзовётся, и сердце Египта прощенья
попросит. Так наши тревоги выходят из плена и обретают
священную землю великих созвучий под сводом небес.
Поэзия открывает новые смыслы, новые миры не только для её почитателей, но и для самого поэта. Над любым творчеством витает тайна, и это Б-жественная тайна — непостижимая, неразгаданная. И так было и будет всегда. Творчество — это любовь. С каждым новым текстом ты постигаешь не только окружающий мир, но и целые миры, которые живут и в твоей душе, и за пределами вселенной. Лично для меня творчество без веры лишено смысла, творчество — лишь один из инструментов постижения Б-жественного, робкое прикосновение к Создателю, Творцу.
Безусловно, Творец только Он Один. На иврите это Эхад, и как объяснить, почему Он выбрал именно тебя? Этот вопрос делает каждого пишущего уязвимым. Ты никогда не знаешь, сможешь ли написать новое стихотворение, даст ли Он тебе такую возможность. Говоря о поэтическом даре, дарованном Всевышним, нельзя не сказать об энергии, живущей в каждом тексте, написанном по законам Б-жественного. Эта энергия и есть жизнь не только в материальной, но прежде всего в духовной сфере. Об этом не раз писал Пушкин. Творчество всегда отгорожено от материальной жизни, хотя присутствует в ней и отражает её возвышенное стремление и отчаяние. Цветаева говорила, что Господь научил нас писать стихи, но не научил жить. Точнее не скажешь. Пожалуй, самая сложная задача — соединить духовное начало с материальным. И это подвластно только вере. Если её нет в душе поэта или её недостаточно, то судьба такой личности становится трагической. Примеров в истории не десятки, а сотни и даже тысячи.
Несколько слов о постмодернизме. Я лично против любых «измов». Это удел критиков, литературоведов, культурологов. Поэзия или есть, или её нет, она или волнует, или не волнует. Настоящая поэзия тебя никогда не отпустит, это магнит, это магия, это власть, но только высшего духовного порядка.
— Склонны ли вы к самокритике, присущи ли вам сомнения, неуверенность в себе?
— Большую часть жизни поэт проводит внутри своего собственного мира. Его жилище — слово. Он абсолютно герметичен и напоминает улитку, которая после дождя выглядывает из своей раковины, а дождь, как мы знаем, идёт не каждый день. Поэт абсолютно закапсулирован. Он, как современное лекарство: глотаешь — и не испытываешь никакой горечи, потому что она в оболочке. Поэт переполнен эмоциями, страданиями, его пронизывает боль, его жизнь лишена внешних эффектов. Весь трагизм существования, проживания находится за пределами постижимого внешним миром. Жизнь внутри жизни неподвластна даже внимательному глазу. Безусловно, это очень тонкая грань между рациональным и иррациональным, сознательным и бессознательным. А раз так, то и сомнения, и неуверенность, и самокритика, точнее, самоедство — надёжные и верные друзья поэта. Без них никак. Поэт не то чтобы соизмеряет себя с Творцом, он даже его посланников, ангелов, боится так, что дрожит при каждой новой встрече с ними. Поэт в своём представлении кажется себе значительно меньше муравья, букашки. Не случайно у гениального Кафки есть новелла, где человек превращается в мелкое насекомое, и никто из окружающих не замечает этого, кроме его самого.
— Интересно ли поэту Александру Коротко быть наедине с самим собой?
— Поэт всегда одинок. Одиночество — это его личная планета. Он один, рядом никого. Может возникнуть вопрос: а где тогда живёт читатель, на какой планете обитает? Поэт с читателем живут в разных мирах. Поэт никогда не ищет своего читателя, всё с точностью до наоборот.
Одиночество — это тест на самодостаточность любой духовной личности. Поэт всегда ведёт диалог со своим я, и только иногда, если позволяет Всевышний, вопрошает Г-спода. Но это монолог, а диалог — удел нашего учителя Моисея (Моше). У нас, у простых смертных, всё иначе.
Что же такое одиночество для поэта? Это тишина, это шёпот листвы, это ты, отстранённый от собственного эго, сидишь в воображаемом зрительном зале и смотришь на свою жизнь под названием театр. У одиночества нет берегов, тебе всегда не хватает времени для себя. Ты испытываешь вечный голод на недосказанность, хочется выговориться, наговориться, но вторгается жизнь и отбирает тебя у тебя самого, и так продолжается уже многие годы. Удивительно, но одиночество даёт тебе право постичь себя до конца, до корней волос, познать все свои страхи и сомнения, привязанности и любови. Всегда хочется вернуться к себе, и ты возвращаешься и погружаешься в омут одиночества. И так будет всегда, пока мы живём здесь, а как будет там, покажет время.
— Одним из своих любимых поэтов вы называете Иосифа Бродского, подчеркивая при этом, что как эссеист он интересует вас больше. Почему?
— Лет 25-30 тому назад я был увлечён поэзией Иосифа Бродского, после посещения его могилы на острове в Венеции даже написал довольно-таки неплохое стихотворение, посвящённое памяти поэта.
На остров. Неужто так просто? Пронзительно тихо,
ночь мышью летучей вонзилась в луну, и стих Твой
стал страхом, неистовой тучей, что тянет и небо и
вечность ко дну. Земля Тебе пухом, нет, прахом, по
слухам, Ты пишешь, смешной небожитель, зеркальную
правду балетной страны. Вершитель не судеб, а снов
поимённых, Ты слышишь, Ты видишь, как слабые
волны всё же приносят с другой стороны, строчку за
строчкой, фискальные даты жизни непрочной как
оправдание нашей вины.
Хочу сразу внести ясность, что сегодня Бродский не является моим любимым поэтом. Но это не умаляет в моих глазах и моей душе значимости этой личности. Он бесспорно большая творческая единица, но, на мой взгляд, объективной оценки его творчества и, прежде всего, поэтического наследия пока нет. Может, не наступило время, а может, и ни к чему это делать. Для этого есть читатели. Чтобы не быть многословным, перечислю несколько стихотворений, которые, как и прежде, мне очень нравятся: «Уезжай, уезжай, уезжай…», «Рождественский романс», «Я как Улисс», «Стансы города», «От окраины к центру», «На смерть Роберта Фроста», «Новые стансы к Августе», «На смерть Т.С. Элиота», и конечно же, «В деревне Бог живёт не по углам». Безусловно, приведён не полный перечень, я мог бы его дополнить несколькими десятками стихотворений, это немало, чтобы сказать, что Бродский — большой поэт, но насколько, не мне судить.
Единственное, в чём я уверен — он лучший из всех своих русскоязычных современников.
Теперь несколько слов о Бродском-эссеисте. Вот эссе «Об одном стихотворении», посвящённое элегии Марины Цветаевой «Новогоднее» на смерть Рильке. Такого тонкого постижения её поэзии русская литература не знала. Бродский блестяще проанализировал это произведение и представил «Новогоднее» как одну из вершин русской словесности, он расшифровал код цветаевской поэзии, показал с удивительной достоверностью всю её мощь и гениальность и в подтверждение предоставил уникальнейшие доказательства, что Цветаева является одним из величайших имён в мировой литературе. В жанре эссе, мне кажется, Бродский превзошёл самого себя.
— Ваша поэзия многогранна и сложна, в ней тесно сплетены философия и лирика, трагизм и драматизм событий. В прозе вы выступаете как аналитик, позволяя себе играть гаммы на нотках юмора и иронии, а подчас и острой сатиры. Как вам удаётся сочетать в творчестве столько новых идей, форм, элементов?
— Для творческого человека его тексты — зеркальное отражение души, постижение непостижимого, макро- и микрокосмос, но прежде всего, это его защитная реакция, его катарсис. Для меня самое главное — избежать притупления остроты восприятия, которое возникает от монотонности и однообразия. Чтобы не допустить этого, я переключаюсь с одной литературной формы на другую. От поэзии — к эссе, от новелл — к поэтическим трактатам, от пьес — к одностишьям и однострочьям. Однострочья — мой любимый жанр, они как выстрел, при этом попасть нужно обязательно в десятку. Помните, мы в детстве стреляли в тире по мишеням? Так вот, все эти литературные формы в моём творчестве — это и есть движущиеся мишени в тире. Таким образом я реализую себя и продолжаю дальше лететь на воздушном шаре, периодически сбрасывая лишний груз в виде написанных произведений. Так что я продолжаю переключаться с одного жанра на другой, а значит, полёт продолжается.
— Широкую известность вам принесла поэма «Авраам и Ицхак». Сейчас вы работаете над новым крупным эпическим произведением. Расскажите, пожалуйста, о нём.
— Я не знаю, о какой известности вы говорите. Но поэма «Авраам и Ицхак» действительно получилась и удивительно не то, что это состоялось, а то, что она написана по наитию, я бы даже осмелился сказать, по Б-жьему наитию. Поэма «Авраам и Ицхак» издана в Израиле на русском и иврите, затем вышла на Украине, в Киеве, с аудиоверсией в виде приложения на СД (в своё время запись в авторском чтении была осуществлена на радио «Рэка» в Иерусалиме), она продолжает жить, и слава Б-гу. После поэмы «Авраам и Ицхак» я работал над поэмой «Иерусалим», которая практически закончена, сейчас находится «под паром» — отлёживается и ждёт своего часа. Я не очень-то люблю расставаться со своими работами (под расставанием я понимаю публикацию).
Что касается замыслов, могу только сказать, что обе поэмы — и «Авраам и Ицхак» и «Иерусалим» — это подготовка к главному произведению моей жизни, но называть его не хочу, так как сказанное слово уже есть ложь.
— Как вы относитесь к собственной известности? Чем является творчество для вас?
— Думаю, вы меня с кем-то путаете. К известности я никакого отношения не имею, чему я безмерно рад. Говорю это абсолютно искренне, поскольку когда начинается известность, заканчивается творчество, ты перестаёшь принадлежать себе, а сама известность, кроме разочарования, ничего не приносит. Убежден, умение избежать известности — это шанс сохранить камерность и интимность, право на личную частную жизнь, а самое главное — на свободу духа, так необходимую каждому из нас.
— Александр Шимонович, в чём состоит ваш собственный рецепт «несломленной любви»?
Рецепт «несломленной любви» — вера в любовь. Только вера в неё хранит и оберегает любовь.